каждый да будет весел и добр до часа кончины
Вступление. 
Давным-давно, в далёкой галактике Около трёх месяцев двух с половиной! назад Нинка впервые решилась залезть на собщество по К\C.
Дни шли за днями, сессия проходила стремительно и внезапно. Тег "Фанфикшен" подходил к концу.
Меня уже не просто подташнивало, а откровенно мутило.
В итоге не вынесло сердце поэта ореховых глаз, оливкового румянца и горячего безудержного секса по большой любви, хотя и в первый раз. И породило кадавра. Вопль, таксзть, души. Епрст, должны же были Кирку хоть раз как следует отказать!
Фанфикер сказал - старпом сделал.
Так родился редкий зверь нинкоангст
который и не ангст вовсе
Я, честно говоря (надо сказать, что "я" в этом посте представляет собой и Нинкоу, и Полинкоу одновременно, потому что мы задолбались решать, кто у нас где), не помню, что дало толчок новому витку этой истории, но, короче, я (которая copannan) заимела мысль - что это у нас Спок все время сверху в процессе мозгоебства? Непорядок.
Два с половиной Три!месяца я выворачивала нинкоанст наизнанку, чтобы получить спокофлафф который и не флафф вовсе
И вот они оба здесь!
Ангст, как водится, сверху. Флафф -снизу ниже.
Киркоангст!- Коммандер, - Джим решительно тянет старпома за локоть по направлению вон с капитанского мостика. – Можно вас на пару слов?
- Вы уже сказали целых пять, капитан, - ответствует старпом. – Не считая предлога.
Кирк криво ухмыляется и вытаскивает первого помощника за жадно схлюпавшие двери, даже сквозь них продолжая чувствовать, как ровно между лопатками прожигает аккуратную дырку сверх всякой меры подозрительный и красноречивый взгляд корабельного доктора.
Которому, между прочим, на мостике делать вроде бы как нечего. Но попробуй ему об этом скажи.
Кирк зябко передёргивает плечами и торопливо шагает к залу совещаний, волоча на буксире послушного воле начальства старпома и торопясь добраться до помещения, пока вся его собранная в кулак недюжинная воля не превратилась в сплошной пшик и огорчение.
Комната достигнута, вулканец после обычного «присаживайтесь – да нет, я постою – нет, всё-таки присаживайтесь» водружён на стул и, кажется, несколько заинтригован, любопытного персонала или заочно неодобряющего и не менее любопытного Маккоя поблизости не наблюдается.
То есть, все слагаемые хорошей задушевной беседы, вроде бы, в наличии.
Кирк принимает драматическую и полную достоинства позу – опирается о стену, руки сложены на груди, глаза устремлены в вечность.
После некоторых колебаний пафосу приходится приубавить, потому что смотреть в гаденько ухмыляющуюся вечность, когда собираешься говорить не с ней – дурной тон. Кирк моргает и переводит взгляд на вежливо-выжидающую физиономию старпома.
Открывает рот.
Хмурится.
Закрывает рот.
На лице Спока начинается неторопливое, как движение литосферных плит, перемещение бровей, завершающееся изгибом одной из оных в явный и недвусмысленный вопрос.
Нахмуренный Кирк решительно выдвигает мужественный подбородок и прямо-таки слышит, как на грани восприятия с гулким «чпок!» лопается мыльный пузырь воли, решительности и всего, что должно способствовать началу серьезного разговора.
О пафосной позе и изящных фразах никакой речи уже не идёт.
Капитан ссутуливается, нервно сцепляет руки за спиной и шествует в противоположный угол комнаты.
Там он замирает на секунду, разворачивается и раздражённо топает обратно.
Глаза Спока следят за всё убыстряющимися капитанскими перемещениями из угла в угол. Вторая бровь неторопливо изгибается и ползёт вверх, пока не достигает уровня своей соседки.
- Капитан, - осторожно говорит старпом. – Если я вам требуюсь исключительно в качестве стимулятора мозговой деятельности…
Кирк притормаживает на полпути – что стоит некоторых усилий, потому что капитан неотвратимо приближается ко второй крейсерской скорости.
- Какой уж там стимулятор! – горько огрызается он и возобновляет движение. – Скорее наоборот…
- Тогда, если вы не возражаете… - Спок вежливо кивает и приподнимается, выражая явное и недвусмысленное желание удалиться.
- Возражаю! – внезапно рявкает Джим и едва удерживается, чтобы не шарахнуть ладонью по столу. – Сядьте на место!
Старпом вскидывает брови ещё выше, неуловимо пожимает плечами и опускается обратно.
Капитан, движимый инерцией злости, наворачивает ещё полтора круга.
Спок может поклясться, что слышит раздражённое кирковское пыхтение. За то, что у капитана из ушей начинает валить пар, он поручится не может – ибо нелогично сие – но видение знатно дополняет образ.
Внезапно капитан замирает на полушаге. Плечи его безвольно опускаются. Кирк подходит к столу, садится на его край и устало потирает переносицу.
«Ну же, Джеймс Ти Кирк! Ты капитан или тряпка?»
Он тяжело вздыхает и усилием мыльной плёнки, оставшейся от пузырика воли, поднимает глаза на старпома.
«…
… тряпка?..»
Кирк снова вздыхает и беспомощно всплескивает руками.
- Вот, видишь?
Лицо Спока ясно даёт понять, что не только не видит, но даже не предполагает, о чём бы это капитан. И почему это, если уж на то пошло, капитан перескочил на «ты».
- Я даже разговора не могу начать. У меня горло перехватывает, веришь, нет?
- Я охотно верю, капитан, но с подобными жалобами обращаются к нашему доброму старому доктору, а не…
- Только доброго старого доктора мне сейчас не хватает! – раздражённо перебивает Кирк.
Затем снова разводит руками и жалобно ухмыляется.
- Видишь, до чего дошло? По хорошему, мне уже давно полагалось бы без лишних слов сграбастать тебя за шкирку и препроводить в соответствующее ситуации место, где можно было бы без помех и лишних слов на деле объяснить всё, что требуется. С наглядными пособиями и не менее наглядной демонстрацией на личном опыте. А я, почему-то, вместо вышеозначенных и отнюдь не лишённых приятности процедур, скачу здесь из угла в угол, не знаю, с чего начать полагающееся подобному серьёзному разговору романтическое вступление и с невероятной скоростью скатываюсь в панику. Спок, ты же знаешь, мозги девушкам пудрить я мастер, это я всегда и без проблем! Но ты… во-первых, пудра с твоего мозга как пить дать осыплется, я и глазом моргнуть не успею. А во-вторых – идиотом себя чувствую, произнося это, честное слово! – ты таки не девушка. И я совершенно не понимаю, что происхо… вру. Как сивый мерин. Только умоляю, не спрашивай, почему серый кастрированный конь обязательно должна врать, это фразеологизм такой! Наоборот, я слишком хорошо понимаю. И совершенно не знаю, что с этим делать. И не хочу ничего делать. Вобщем, сдаюсь на твою милость со всеми потрохами и капитанскими нашивками. Вот.
- Сэр, - задумчиво нарушает звенящую напряжением тишину, переполнившую комнату сразу после затухания последнего звука внезапного словесного поноса капитана коммандер. – Во-первых, выражение «врать как сивый мерин» я уже слышал раньше и даже консультировался по поводу его значения с мистером Чеховым. Крайне интересная этимологическая задача.
Кирк закатывает глаза на затылок и шевелит губами, явно припомнив ещё парочку любимых фраз навигатора, не столь, правда, безобидных.
- Во-вторых, - не обращает внимания на гримасу капитана старпом, умеющий переть напролом от начала предложения к его концу, не взирая ни на какие внешние раздражители, - я правильно понимаю ваше весьма… запутанное выступление? Вы признаётесь мне в любви?
- Это дурацкое слово попахивает сиропом и девчоночьими романами для десятиклассниц, вы не находите, Спок? - досадливо морщится капитан и тут же беспомощно вскидывает брови. – Но за неимением лучшего приходится пользоваться им. Да. Признаюсь. В ней самой.
- Капита… Джим, - после продолжительного молчания, уже не столь мучительного для Кирка (всё уже сказано, вылетевшие слова невозможно вытащить из зелёных ушей и запихать обратно в горло, чего тогда нервничать) произносит Спок, и голос его звучит неожиданно мягко и ласково. – Джим.
- Да, Спок? – вышеозначенный Джим расплывается масленой улыбкой, что твой кот в крынке со сметаной.
- Давайте мы сейчас выйдем отсюда, и я сопровожу вас к доктору Маккою.
- Что?..
Кирк хлопает глазами, всё ещё продолжая улыбаться.
- Джим, вы переутомились, - терпеливо объясняет Спок, внимательно разглядывая разом остекленевшее лицо капитана. – На вас лежит огромная ответственность, ритм вашей жизни крайне напряжён. Ваши нервы, очевидно, не выдерживают перегрузки. Я, как старший помощник, обязан был заметить ваше плачевное состояние раньше, и моя невнимательность, несомненно, является огромной ошибкой. Вам следует пройти курс лечения, который назначит вам корабельный врач.
- Плачевное… состояние?.. – улыбка капитана кажется вбитой в череп.
- Вы сами только что описали несколько синдромов нервного истощения. Раздражительность, беспричинная паника, путаность мыслей и их изложения…
- Брось, Спок! – капитан хлопает ладонями по бёдрам и начинает хохотать – с явными оттенками лёгкой истерики. – Не может быть, чтобы ты всё это серьёзно!
- Я абсолютно серьёзен, Джим.
Капитан давится смехом и судорожно закашливается.
- Спок, - хрипло говорит он, поднимая на старпома заслезившиеся глаза. – Спок… Не смей меня так пугать. Ты же издеваешься, да? Я тебя знаю, ты же можешь! Всё это звучит так, как будто ты – о господи, вот же дьявольское слово! – совершенно меня не любишь.
- Джим, я вас уверяю, что и ваша мнимая влюблённость в меня основана исключительно на больных нервах и…
- Да перестань же ты говорить со мной как с психом! – рычит Кирк, потому что в голосе старпома проскальзывают явные ласковые интонации санитара из дома скорби. Неумелые и непривычные для связок интонации, но видно, что коммандер очень старается.
Чёрт бы побрал такие старания.
- Хорошо, капитан, - голос старпома начинает отдавать мраморной крошкой, и Джим позволяет себе немножко расслабиться – примерно до степени натянутости струны за секунду до того, как ей порваться. Ему кажется, что всё лучше этой невыносимой сочувствующей ласковости. – Я вижу, что вы не собираетесь униматься. Хорошо. Да, капитан, я вас не люблю – впрочем, как и вы меня, в чём я уверен на 97, 9 процента. И одним из главных признаков вашего заболевания я считаю то, что вы, кажется, искренне рассчитывали на мой положительный ответ.
Кирк ошарашено ухмыляется. Его вдруг стукает мыслью, которая кажется ему крайне забавной. Аж скулы сводит.
Первый настолько решительный и, несомненно, окончательный отказ в его богатой на любовные приключения жизни ему буквально задиктовывает чуть ли не по параграфам первое же в жизни несомненно любимое – во всей обширной полноте этого, чтоб его, слова - существо.
- Во-первых, вы, вероятно, упустили из виду тот факт, - продолжает невозмутимо забивать голосом гвозди в капитана старпом, - что, не говоря уже о кардинальных различиях в менталитетах наших наций, мы несовместимы хотя бы по соображениям гендерного характера. – Гвоздь одним ударом всаживается в левую руку. - Проще говоря, мы с вами одного пола, если угодно. Это бессмысленная трата сил и энергии. – Теперь в правую, Джим почти чувствует острую боль. - Кроме того, насколько я могу судить, вы, Джим… ярко выраженный гетеросексуал. Это во-вторых. В третьих, подобные связи просто отвратительны. – Стопы пробиваются одним мощным ударом. - Насколько я вас знаю, капитан, мой вывод должен показаться вам смешным, но, тем не менее, он очевиден: всё это крайне нелогично.
Этот привычный вывод и правда заставил бы Кирка фыркнуть, если бы он не чувствовал себя приколоченным к двум поперечным планкам, на которые безумное количество времени упорно молилась немалая часть населения его планеты, не слишком осознавая, что поклоняются мучительному и изуверскому способу казни.
- В-четвёртых, - невозмутимо замахивается молотом Спок, - если предположить наличие между нами какой-либо связи, сложнее дружбы, мне неминуемо пришлось бы покинуть корабль, потому что о каких-либо связях между членами высшего командования корабля не может идти и речи. Это влияет на результативность принимаемых командованием решений и подрывает его авторитет.
Кирк уже не чувствует, куда вбит очередной кусок металла – боль разливается по всему телу. Капитан внезапно чувствует себя безумно усталым. Исчезает всякое желание настаивать на своём, переубеждать, уговаривать, угрожать, если надо… Не хочется ничего.
Всё это невероятно логично, настолько правильно, что даже не интересно, и настолько ужасно, что, скорее всего, является правдой.
Может, он и правда болен?
Умереть, что ли…
Кирк тяжело опускается на стул и бесцельно рассматривает свои ладони.
- Вы правы, Спок, - говорит он глухим голосом. –Вы, безусловно, правы. Я болен, очень болен…
- Конечно, больны, - О боже, вот он, последний удар, чёртов милосердный удар в сердце, убивающий – осторожно, теоретически даря облегчение и покой. Что угодно, только не мягкий голос, только не сочувствие.
Дьявол, кому нужно это проклятое сочувствие?!
Спок осторожно присаживается перед капитаном на корточки и заглядывает ему в лицо. Кирк поднимает глаза от ладоней и с подступающей к горлу тошнотой видит, что его – чёрта с два, его – старпом отчаянно пытается изобразить непривычным к выражению эмоций лицом заботу и сочувствие. И жалость.
Кирк сглатывает и закрывает глаза. Тошнота усиливается.
- Джим, - мучительно мягко говорит Спок, - Джим, послушайте, мне больно видеть вас в таком состоянии. Джим, вам нужно обратиться к Маккою как можно скорее, я это проконтролирую.
- Не надо, - глухо говорит Кирк, не открывая глаз. – Я не ребёнок и сам понимаю, что нужно сделать. К Маккою я обращусь самостоятельно, а вам, коммандер, лучше вернуться на мостик немедленно.
Интересно, есть ли у старого доброго доктора, например, цианид? И как бы его выпросить так, чтобы он ничего не заподоз…
- А вы, капитан? – в голосе Спока слышится явное сомнение в намерениях капитана относительно посещения лазарета.
… какие глупости. Где-нибудь в Уставе обязан отыскаться пункт о том, что за суицидальные мысли капитан должен ничтоже сумняшеся подавать в отставку.
- Я ещё некоторое время посижу здесь. Идите уже.
Секунду спустя Джим чувствует, как прямо перед ним вместо старпома образовывается пустота. Спок всегда был крайне дисциплинированным офицером.
Жадно всхлипывает дверь.
Капитан сидит и разглядывает свои руки невидящими глазами.
Возможно, ему удастся убедить себя в том, что он именно та чёрствая самодовольная скотина, которой иногда более-менее искренне считает его Боунз. Возможно, он даже сможет сказать себе, что на этом вулканце свет клином не сошёлся. И что крепкая дружба – лучше, чем ничего.
И кто только придумал эту фразу?..
Доподлинно известно, однако, что, когда через десять минут капитана вызовут на мостик, он ввалится туда в своём обычном самоуверенно-обаятельном модусе, будет браво отдавать распоряжения, флиртовать со старшиной и невинно моргать на подозрительный прищур Маккоя. Который этим невинным глазам ни на йоту не поверит, но отложит разбирательство на попозже.
Потому что капитан не имеет права не то что на мысль о самоубийстве – даже на тень этой мысли.
Потому что здесь он отвечает за всё и за всех.
Потому что лишать корабль незаменимого старшего помощника – нелогично, не так ли?
Но сейчас Джеймс Тиберий Кирк отрывает, наконец, взгляд от ладоней и невидяще смотрит тусклыми глазами в иллюминатор, за которым простирается безбрежный, бесконечный, безжизненный космос.
Последний рубеж, как его ещё называют.
Спокофлафф!
- Доктор, - Спок жестом останавливает Маккоя и кивает в сторону медотсека, - Не уделите мне немного внимания?
Врач какое-то время на него пристально смотрит, всячески изгибая левую бровь. Затем спрашивает:
- Этого было достаточно?
Доктор нисколько не остроумен сегодня, но этого Спок вслух не произносит, по дуге обходя Маккоя и направляясь к медотсеку.
Слава богу, Кирка нигде поблизости нет: капитан очень занят на мостике.
За спиной старпома чпокает дверь, и Маккой, заинтригованный чрезвычайно невыразительной физиономией вулканца, как на буксире, спешит за Споком, на лице которого до сих пор отражается недюжинное волевое усилие.
Некоторая нехарактерная для него погруженность в себя.
Спок соглашается присесть лишь тогда, когда доктор соглашается изгнать из комнаты весь медперсонал. Проводив взглядом отступающих прочь под начальственным взглядом женщин, вулканец на секунду прикрывает глаза, чтобы приступить к серьезному разговору полностью собранным – благо, атмосфера теперь, с наступлением тишины, как нельзя лучше подходит для подобных бесед.
Спок поворачивается к доктору и, уже практически заговорив, понимает, что продуманное им вступление, позволявшее объяснить возникшую проблему наиболее полно, потеряло в его голове целостность и логическую завершенность.
Поэтому Спок молчит несколько дольше, чем это обычно принято в диалоге, и на лице Маккоя одна за другой четко обозначаются мимические морщины, постепенно складываясь в потрясающее по своей экспрессивности выражение недоумении и интереса. У доктора вообще очень выразительное лицо.
И цепкий взгляд.
Спок даже не уверен, что то, что он собирается озвучить, будет для Маккоя новостью. Это заставляет первого помощника испытывать неуместное в подобной ситуации чувство досады.
Он встает и делает пару шагов вдоль стола. Затем опирается руками о стол и хмурится: логическое начало речи, как метко говорит земная идиома, вылетело у него из головы.
Маккой складывает руки на груди.
- Если вы позвали меня полюбоваться отражением работы мысли на вашем лице, - говорит он, - то с меня достаточно. Я могу вернуться к своим делам?..
- Нет, - почти перебивает его Спок. Затем обрывает сам себя: - прошу прощения, доктор. Мне лишь нужно некоторое время, чтобы сосредоточиться.
«Ради бога», - изображает лицом Маккой, который – очевидно – ужасно заинтригован, сколько бы он не делал вид, будто сердится.
- Проблема, которую хочу с вами обсудить, довольно… специфична, - объясняет Спок. – и связана с капитаном…
Маккой оживляется.
- Почему же вы не поговорите с ним? – вскидывает брови он.
Спок и представить себе этого не может. Его воображение в последнее время подкидывало ему ряд диких картин, но то, что предлагает Маккой, даже сейчас ему не по зубам. Вулканец сжимает губы в тонкую линию.
- Это невозможно, доктор, – говорит он. И добавляет: - По ряду причин.
И снова замолкает.
Маккой – язва, как говорит капитан. И верно говорит! Но Спок впервые в жизни чувствует: он настолько глубоко вдался в этические глубины совместного существования двух индивидуумов, что без помощи квалифицированного специалиста обойтись не сможет.
Возможно, думает Спок, ему даже придется пройти курс психотерапии.
- И проблема эта, - наконец начинает он – видит бог, это дается ему ценой немалых усилий, - заключается в том, что я болен.
Спок много времени потратил на размышления. Он брался за этот вопрос с любой из тех сторон, которые только мог обнаружить изощренный ум вулканца.
С какого бы ракурса старпом не смотрел на проблему, вулканская культура предполагала лишь один выход: смерть. Смерть любого участника конфликта.
Гибель капитана была неприемлемым вариантам. А его, Спока самоустранение – черт, как сказал бы Кирк, побери, устав приравнивает самоубийство члена экипажа к дезертирству, и это абсолютно верно. Нельзя лишать команду важного её члена из-за мимолетного эмоционального порыва.
Между прочим, все то время, пока Спок погружен в размышления, Маккой внимательно на него смотрит и ждет. Заскучав, доктор спрашивает:
- Неужто голова болит? Или ноги отекают? Это все гиподинамия. Сказать, - хитро щурит глаз Маккой, - что ли, Джиму, чтобы прихватил вас с собой в спортзал? Он в три раза вас слабее, это верно; но в десять раз упрямей…
Спок слушает его, и в груди вдруг начинает холодеть. Это такой спокойный ужас, ледяной, как ночь в пустыне, он отрезвляет и пробуждает инстинкты древних предков, общих для вулканцев и ромуланцев и еще бог весть кого.
Маккой все знает.
Инстинкты предков говорят: убей его, убей осведомленного и беги.
Чтобы заглушить это, Спок произносит (и прислушивается к своему спокойному, уравновешенному голосу):
- Доктор, если предположить наличие между нами – между мной и капитаном – какой-либо связи сложнее дружбы, мне неминуемо пришлось бы покинуть корабль, потому что – проговорив с нажимом эту связку, складную, как заклинание, Спок чувствует, что холод в груди рассасывается, - о каких-либо связях между членами высшего командования корабля не может идти и речи. Это влияет на результативность принимаемых командованием решений и подрывает его авторитет.
У Маккоя расширяются глаза и выпадает карандаш из рук. Карандаши в космосе впервые использовали русские, как говорит Чехов – и, что любопытно, в этом есть доля правды. Впрочем, Чехов же объясняет, что до этого, как и до многого другого, русские додумались не от хорошей жизни: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Но ни на первое, ни на второе, ни на третье Спок не обращает внимания. Он рассказывает себе – не Боунзу, нет! – хорошо поставленным голосом, каким говорят те, кто знает лучше всех.
- И это еще не говоря о кардинальных различиях в менталитетах наших наций. Более того, мы несовместимы хотя бы по соображениям гендерного характера. Это бессмысленная трата сил и энергии. Джим – это очевидно – ярко выраженный гетеросексуал.
- Спок, - приходит в себя Маккой.
- И, наконец, - не обращает на него внимания Спок, - подобные связи просто отвратительны. Кому-то, возможно мой вывод может показаться смешным, но всё это крайне нелогично.
- Спок! Ради бога, о чем вы?!
Вулканец уже убаюкал самого себя. Он чувствует в себе силы продолжать разговор достойно, не пятная себя постыдной экзальтацией.
- О моем плачевном состоянии, доктор. У меня есть подозрения, что тяготы путешествия коснулись и меня. Все симптомы указывают на нервное истощение…
- Все симптомы, – перебивает его все еще несколько ошалевший и от этого кривящий лицом Маккой, - указывают на то, что вы, Спок – вы, Спок! – так сказать… хотите…
Спок чувствует – он еще не готов к тому, что собирается озвучить доктор.
- Раздражительность, - перебивает он Маккоя, - беспричинная паника, путаность мыслей и их изложения… все симптомы налицо. Признаться, я надеялся, мне не придется прибегать к вашей помощи, но…
Маккой – о ужас! – снова собирается говорить, и Спок торопится оборвать речь медика в самом её начале.
- Я не думал, - своим спокойным и уравновешенным голосом объясняется он, - что чувство привязанности может внушить мне такой ужас. Я не мог представить, какой хаос в моей душе может породить мысль о том, что самого – прошу прощения за столь нечеткое определение… Самого… прошу прощения, самого…
- Любимого, - подсказывает Маккой.
- На мне, - не обращает на него внимания Спок, - лежит огромная ответственность. Ритм моей жизни крайне напряжён… Я уверен, нервы мои напряжены до предела. Поймите, доктор – если вы не назначите мне лечения, может произойти нечто непоправимое. Мне нужна ваша помощь.
Маккой взмахивает руками, пытаясь привлечь внимание Спока, но тот ничего не замечает.
- Моя привязанность к капитану перешагнула все возможные границы. Я понимаю, как такое… бессмысленное… нездоровое чувство может быть отвратительно мужчине. Я понимаю. Но всего моего самоконтроля…
Маккой роняет голову на руки. Лицо у него при этом имеет неопределенное плывущее выражение.
- Нет, - обрывает себя Спок, - самоконтроль – это ложь Я не хочу подавлять это чувство. Я позволяю себе… испытывать его снова и снова. Если меня не остановят извне, если уважаемый мной сильный человек не протянет мне руку помощи, кто знает – на что меня толкнет безумие?
- Спок, - сдавлено произносит Маккой, - остыньте.
- Остыть? – переспрашивает Спок.
Внутри него взяла верх ледяная пустыня. Когда он был ребенком, он сунулся туда один, в самый опасный для неполовозрелого индивидуума час, и навсегда запомнил обжигающий холод и мертвую тишину, которые предвещали страшное время.
Время ярости.
- Остыть, - повторяет Спок. – Доктор, вы не понимаете, о чем я говорю. Я опасен. Я осознаю все логические причины прекратить испытывать…
- Любовь, - снова подсказывает Маккой.
- Влечение, которое я… Вы знаете, я никогда не позволял себе пользоваться своим физическим преимуществом над землянами. Это могло бы послужить причиной неуместных и опасных конфликтов на борту.
- Да, Спок, - вставляет Боунз, - вы умничка.
- Но в этом случае я заметил, что считаю возможным применить силу, если… - будь Спок хоть трижды вулканцем, он не смог бы сказать это спокойно; а он – вулканец, деленый на два, поэтому голос его осекается от отвращения, - Если капитан ответит отказом, я возьму его силой. Я в три раза сильнее его.
Глядя, как пальцы старшего помощника, отливающие зеленью у самого основания ногтевого ложа и белые от напряжения по всей остальной своей длине – как его пальцы сжимаются и разжимаются на краю стола – Маккой готов взять свои слова насчет «умнички» обратно.
- Черт побери, Спок… - просит он, и кладет свою руку поверх ладони старпома.
Тот выдергивает руку.
- Если он ответит отказом, - произносит Спок, впившись в Боунза взглядом, - я убью его.
Эти слова заставляют Маккоя снова расширить глаза – будто бы он вошел в медотсек, а там внезапно без предупреждения открытый космос, и это та доля секунды, пока он еще жив в безвоздушном пространстве.
Когда доктор наконец может заставить себя сказать «Спок…», вулканец уже пришел в себя и смотрит вперед глазами грешника перед страшным судом.
- Я болен, - просит он, протягивая Маккою ладонь. – Помогите мне, доктор. Мне нужна помощь.
Эти слова будят в Маккое его, маккоевкие, инстинкты. Бог весть, от кого досталось ему это хитрожопое чутье на чужую слабость, но оно мигом мобилизует Боунза. Он принимает ладонь Спока в руки, спокойный, как этакий Бодхисаттва в медицинской форме, и сперва гладит её теплыми пальцами.
- Остыньте, Спок, - повторяет он. – Ну-ка, посмотрите на меня.
Спок смотрит.
Смотрит он, между прочим, с надеждой. В тех дебрях, где он плутает последние дни, нет путешественника искушенней, чем Боунз.
- Покажите язык… - тем временем отвлекает его этот искушенный путешественник. – О господи, Спок!
- Что такое? – спрашивает Спок, убрав язык обратно. Маккой делает страшное лицо.
- Он зеленый, - с ужасом говорит он.
Спок озадаченно хмурится. Затем восклицает:
- Маккой! Прекратите паясничать.
Но уже поздно: холодный комок в груди из страха и стыда рассосался.
Покидает медотсек старший помощник страшно недовольный – Боунз сначала потребовал выпивки, потому что отказывался разбираться с таким щекотливым вопросом на трезвую голову; затем предложил Споку лечь на кушетку и рассказать про детство на Вулкане; потом нес еще какую-то глумливую чушь, причем при медсестрах – не одной и не двух, а аж при пяти.
Когда же за вулканцем закрывается дверь, Маккой связывается с капитаном.
- Джим, - говорит он, - дружище. Ты вляпался в редкое дерьмо. И знаешь, что самое страшное? Тебе некуда отступать, Кирк.
За тобой только бесконечный, безжизненный космос. Ты понимаешь, последний рубеж…
Дни шли за днями, сессия проходила стремительно и внезапно. Тег "Фанфикшен" подходил к концу.
Меня уже не просто подташнивало, а откровенно мутило.
В итоге не вынесло сердце поэта ореховых глаз, оливкового румянца и горячего безудержного секса по большой любви, хотя и в первый раз. И породило кадавра. Вопль, таксзть, души. Епрст, должны же были Кирку хоть раз как следует отказать!
Фанфикер сказал - старпом сделал.
Так родился редкий зверь нинкоангст
Я, честно говоря (надо сказать, что "я" в этом посте представляет собой и Нинкоу, и Полинкоу одновременно, потому что мы задолбались решать, кто у нас где), не помню, что дало толчок новому витку этой истории, но, короче, я (которая copannan) заимела мысль - что это у нас Спок все время сверху в процессе мозгоебства? Непорядок.
Два с половиной Три!месяца я выворачивала нинкоанст наизнанку, чтобы получить спокофлафф который и не флафф вовсе
И вот они оба здесь!
Ангст, как водится, сверху. Флафф -
Киркоангст!- Коммандер, - Джим решительно тянет старпома за локоть по направлению вон с капитанского мостика. – Можно вас на пару слов?
- Вы уже сказали целых пять, капитан, - ответствует старпом. – Не считая предлога.
Кирк криво ухмыляется и вытаскивает первого помощника за жадно схлюпавшие двери, даже сквозь них продолжая чувствовать, как ровно между лопатками прожигает аккуратную дырку сверх всякой меры подозрительный и красноречивый взгляд корабельного доктора.
Которому, между прочим, на мостике делать вроде бы как нечего. Но попробуй ему об этом скажи.
Кирк зябко передёргивает плечами и торопливо шагает к залу совещаний, волоча на буксире послушного воле начальства старпома и торопясь добраться до помещения, пока вся его собранная в кулак недюжинная воля не превратилась в сплошной пшик и огорчение.
Комната достигнута, вулканец после обычного «присаживайтесь – да нет, я постою – нет, всё-таки присаживайтесь» водружён на стул и, кажется, несколько заинтригован, любопытного персонала или заочно неодобряющего и не менее любопытного Маккоя поблизости не наблюдается.
То есть, все слагаемые хорошей задушевной беседы, вроде бы, в наличии.
Кирк принимает драматическую и полную достоинства позу – опирается о стену, руки сложены на груди, глаза устремлены в вечность.
После некоторых колебаний пафосу приходится приубавить, потому что смотреть в гаденько ухмыляющуюся вечность, когда собираешься говорить не с ней – дурной тон. Кирк моргает и переводит взгляд на вежливо-выжидающую физиономию старпома.
Открывает рот.
Хмурится.
Закрывает рот.
На лице Спока начинается неторопливое, как движение литосферных плит, перемещение бровей, завершающееся изгибом одной из оных в явный и недвусмысленный вопрос.
Нахмуренный Кирк решительно выдвигает мужественный подбородок и прямо-таки слышит, как на грани восприятия с гулким «чпок!» лопается мыльный пузырь воли, решительности и всего, что должно способствовать началу серьезного разговора.
О пафосной позе и изящных фразах никакой речи уже не идёт.
Капитан ссутуливается, нервно сцепляет руки за спиной и шествует в противоположный угол комнаты.
Там он замирает на секунду, разворачивается и раздражённо топает обратно.
Глаза Спока следят за всё убыстряющимися капитанскими перемещениями из угла в угол. Вторая бровь неторопливо изгибается и ползёт вверх, пока не достигает уровня своей соседки.
- Капитан, - осторожно говорит старпом. – Если я вам требуюсь исключительно в качестве стимулятора мозговой деятельности…
Кирк притормаживает на полпути – что стоит некоторых усилий, потому что капитан неотвратимо приближается ко второй крейсерской скорости.
- Какой уж там стимулятор! – горько огрызается он и возобновляет движение. – Скорее наоборот…
- Тогда, если вы не возражаете… - Спок вежливо кивает и приподнимается, выражая явное и недвусмысленное желание удалиться.
- Возражаю! – внезапно рявкает Джим и едва удерживается, чтобы не шарахнуть ладонью по столу. – Сядьте на место!
Старпом вскидывает брови ещё выше, неуловимо пожимает плечами и опускается обратно.
Капитан, движимый инерцией злости, наворачивает ещё полтора круга.
Спок может поклясться, что слышит раздражённое кирковское пыхтение. За то, что у капитана из ушей начинает валить пар, он поручится не может – ибо нелогично сие – но видение знатно дополняет образ.
Внезапно капитан замирает на полушаге. Плечи его безвольно опускаются. Кирк подходит к столу, садится на его край и устало потирает переносицу.
«Ну же, Джеймс Ти Кирк! Ты капитан или тряпка?»
Он тяжело вздыхает и усилием мыльной плёнки, оставшейся от пузырика воли, поднимает глаза на старпома.
«…
… тряпка?..»
Кирк снова вздыхает и беспомощно всплескивает руками.
- Вот, видишь?
Лицо Спока ясно даёт понять, что не только не видит, но даже не предполагает, о чём бы это капитан. И почему это, если уж на то пошло, капитан перескочил на «ты».
- Я даже разговора не могу начать. У меня горло перехватывает, веришь, нет?
- Я охотно верю, капитан, но с подобными жалобами обращаются к нашему доброму старому доктору, а не…
- Только доброго старого доктора мне сейчас не хватает! – раздражённо перебивает Кирк.
Затем снова разводит руками и жалобно ухмыляется.
- Видишь, до чего дошло? По хорошему, мне уже давно полагалось бы без лишних слов сграбастать тебя за шкирку и препроводить в соответствующее ситуации место, где можно было бы без помех и лишних слов на деле объяснить всё, что требуется. С наглядными пособиями и не менее наглядной демонстрацией на личном опыте. А я, почему-то, вместо вышеозначенных и отнюдь не лишённых приятности процедур, скачу здесь из угла в угол, не знаю, с чего начать полагающееся подобному серьёзному разговору романтическое вступление и с невероятной скоростью скатываюсь в панику. Спок, ты же знаешь, мозги девушкам пудрить я мастер, это я всегда и без проблем! Но ты… во-первых, пудра с твоего мозга как пить дать осыплется, я и глазом моргнуть не успею. А во-вторых – идиотом себя чувствую, произнося это, честное слово! – ты таки не девушка. И я совершенно не понимаю, что происхо… вру. Как сивый мерин. Только умоляю, не спрашивай, почему серый кастрированный конь обязательно должна врать, это фразеологизм такой! Наоборот, я слишком хорошо понимаю. И совершенно не знаю, что с этим делать. И не хочу ничего делать. Вобщем, сдаюсь на твою милость со всеми потрохами и капитанскими нашивками. Вот.
- Сэр, - задумчиво нарушает звенящую напряжением тишину, переполнившую комнату сразу после затухания последнего звука внезапного словесного поноса капитана коммандер. – Во-первых, выражение «врать как сивый мерин» я уже слышал раньше и даже консультировался по поводу его значения с мистером Чеховым. Крайне интересная этимологическая задача.
Кирк закатывает глаза на затылок и шевелит губами, явно припомнив ещё парочку любимых фраз навигатора, не столь, правда, безобидных.
- Во-вторых, - не обращает внимания на гримасу капитана старпом, умеющий переть напролом от начала предложения к его концу, не взирая ни на какие внешние раздражители, - я правильно понимаю ваше весьма… запутанное выступление? Вы признаётесь мне в любви?
- Это дурацкое слово попахивает сиропом и девчоночьими романами для десятиклассниц, вы не находите, Спок? - досадливо морщится капитан и тут же беспомощно вскидывает брови. – Но за неимением лучшего приходится пользоваться им. Да. Признаюсь. В ней самой.
- Капита… Джим, - после продолжительного молчания, уже не столь мучительного для Кирка (всё уже сказано, вылетевшие слова невозможно вытащить из зелёных ушей и запихать обратно в горло, чего тогда нервничать) произносит Спок, и голос его звучит неожиданно мягко и ласково. – Джим.
- Да, Спок? – вышеозначенный Джим расплывается масленой улыбкой, что твой кот в крынке со сметаной.
- Давайте мы сейчас выйдем отсюда, и я сопровожу вас к доктору Маккою.
- Что?..
Кирк хлопает глазами, всё ещё продолжая улыбаться.
- Джим, вы переутомились, - терпеливо объясняет Спок, внимательно разглядывая разом остекленевшее лицо капитана. – На вас лежит огромная ответственность, ритм вашей жизни крайне напряжён. Ваши нервы, очевидно, не выдерживают перегрузки. Я, как старший помощник, обязан был заметить ваше плачевное состояние раньше, и моя невнимательность, несомненно, является огромной ошибкой. Вам следует пройти курс лечения, который назначит вам корабельный врач.
- Плачевное… состояние?.. – улыбка капитана кажется вбитой в череп.
- Вы сами только что описали несколько синдромов нервного истощения. Раздражительность, беспричинная паника, путаность мыслей и их изложения…
- Брось, Спок! – капитан хлопает ладонями по бёдрам и начинает хохотать – с явными оттенками лёгкой истерики. – Не может быть, чтобы ты всё это серьёзно!
- Я абсолютно серьёзен, Джим.
Капитан давится смехом и судорожно закашливается.
- Спок, - хрипло говорит он, поднимая на старпома заслезившиеся глаза. – Спок… Не смей меня так пугать. Ты же издеваешься, да? Я тебя знаю, ты же можешь! Всё это звучит так, как будто ты – о господи, вот же дьявольское слово! – совершенно меня не любишь.
- Джим, я вас уверяю, что и ваша мнимая влюблённость в меня основана исключительно на больных нервах и…
- Да перестань же ты говорить со мной как с психом! – рычит Кирк, потому что в голосе старпома проскальзывают явные ласковые интонации санитара из дома скорби. Неумелые и непривычные для связок интонации, но видно, что коммандер очень старается.
Чёрт бы побрал такие старания.
- Хорошо, капитан, - голос старпома начинает отдавать мраморной крошкой, и Джим позволяет себе немножко расслабиться – примерно до степени натянутости струны за секунду до того, как ей порваться. Ему кажется, что всё лучше этой невыносимой сочувствующей ласковости. – Я вижу, что вы не собираетесь униматься. Хорошо. Да, капитан, я вас не люблю – впрочем, как и вы меня, в чём я уверен на 97, 9 процента. И одним из главных признаков вашего заболевания я считаю то, что вы, кажется, искренне рассчитывали на мой положительный ответ.
Кирк ошарашено ухмыляется. Его вдруг стукает мыслью, которая кажется ему крайне забавной. Аж скулы сводит.
Первый настолько решительный и, несомненно, окончательный отказ в его богатой на любовные приключения жизни ему буквально задиктовывает чуть ли не по параграфам первое же в жизни несомненно любимое – во всей обширной полноте этого, чтоб его, слова - существо.
- Во-первых, вы, вероятно, упустили из виду тот факт, - продолжает невозмутимо забивать голосом гвозди в капитана старпом, - что, не говоря уже о кардинальных различиях в менталитетах наших наций, мы несовместимы хотя бы по соображениям гендерного характера. – Гвоздь одним ударом всаживается в левую руку. - Проще говоря, мы с вами одного пола, если угодно. Это бессмысленная трата сил и энергии. – Теперь в правую, Джим почти чувствует острую боль. - Кроме того, насколько я могу судить, вы, Джим… ярко выраженный гетеросексуал. Это во-вторых. В третьих, подобные связи просто отвратительны. – Стопы пробиваются одним мощным ударом. - Насколько я вас знаю, капитан, мой вывод должен показаться вам смешным, но, тем не менее, он очевиден: всё это крайне нелогично.
Этот привычный вывод и правда заставил бы Кирка фыркнуть, если бы он не чувствовал себя приколоченным к двум поперечным планкам, на которые безумное количество времени упорно молилась немалая часть населения его планеты, не слишком осознавая, что поклоняются мучительному и изуверскому способу казни.
- В-четвёртых, - невозмутимо замахивается молотом Спок, - если предположить наличие между нами какой-либо связи, сложнее дружбы, мне неминуемо пришлось бы покинуть корабль, потому что о каких-либо связях между членами высшего командования корабля не может идти и речи. Это влияет на результативность принимаемых командованием решений и подрывает его авторитет.
Кирк уже не чувствует, куда вбит очередной кусок металла – боль разливается по всему телу. Капитан внезапно чувствует себя безумно усталым. Исчезает всякое желание настаивать на своём, переубеждать, уговаривать, угрожать, если надо… Не хочется ничего.
Всё это невероятно логично, настолько правильно, что даже не интересно, и настолько ужасно, что, скорее всего, является правдой.
Может, он и правда болен?
Умереть, что ли…
Кирк тяжело опускается на стул и бесцельно рассматривает свои ладони.
- Вы правы, Спок, - говорит он глухим голосом. –Вы, безусловно, правы. Я болен, очень болен…
- Конечно, больны, - О боже, вот он, последний удар, чёртов милосердный удар в сердце, убивающий – осторожно, теоретически даря облегчение и покой. Что угодно, только не мягкий голос, только не сочувствие.
Дьявол, кому нужно это проклятое сочувствие?!
Спок осторожно присаживается перед капитаном на корточки и заглядывает ему в лицо. Кирк поднимает глаза от ладоней и с подступающей к горлу тошнотой видит, что его – чёрта с два, его – старпом отчаянно пытается изобразить непривычным к выражению эмоций лицом заботу и сочувствие. И жалость.
Кирк сглатывает и закрывает глаза. Тошнота усиливается.
- Джим, - мучительно мягко говорит Спок, - Джим, послушайте, мне больно видеть вас в таком состоянии. Джим, вам нужно обратиться к Маккою как можно скорее, я это проконтролирую.
- Не надо, - глухо говорит Кирк, не открывая глаз. – Я не ребёнок и сам понимаю, что нужно сделать. К Маккою я обращусь самостоятельно, а вам, коммандер, лучше вернуться на мостик немедленно.
Интересно, есть ли у старого доброго доктора, например, цианид? И как бы его выпросить так, чтобы он ничего не заподоз…
- А вы, капитан? – в голосе Спока слышится явное сомнение в намерениях капитана относительно посещения лазарета.
… какие глупости. Где-нибудь в Уставе обязан отыскаться пункт о том, что за суицидальные мысли капитан должен ничтоже сумняшеся подавать в отставку.
- Я ещё некоторое время посижу здесь. Идите уже.
Секунду спустя Джим чувствует, как прямо перед ним вместо старпома образовывается пустота. Спок всегда был крайне дисциплинированным офицером.
Жадно всхлипывает дверь.
Капитан сидит и разглядывает свои руки невидящими глазами.
Возможно, ему удастся убедить себя в том, что он именно та чёрствая самодовольная скотина, которой иногда более-менее искренне считает его Боунз. Возможно, он даже сможет сказать себе, что на этом вулканце свет клином не сошёлся. И что крепкая дружба – лучше, чем ничего.
И кто только придумал эту фразу?..
Доподлинно известно, однако, что, когда через десять минут капитана вызовут на мостик, он ввалится туда в своём обычном самоуверенно-обаятельном модусе, будет браво отдавать распоряжения, флиртовать со старшиной и невинно моргать на подозрительный прищур Маккоя. Который этим невинным глазам ни на йоту не поверит, но отложит разбирательство на попозже.
Потому что капитан не имеет права не то что на мысль о самоубийстве – даже на тень этой мысли.
Потому что здесь он отвечает за всё и за всех.
Потому что лишать корабль незаменимого старшего помощника – нелогично, не так ли?
Но сейчас Джеймс Тиберий Кирк отрывает, наконец, взгляд от ладоней и невидяще смотрит тусклыми глазами в иллюминатор, за которым простирается безбрежный, бесконечный, безжизненный космос.
Последний рубеж, как его ещё называют.
Спокофлафф!
Если вы собрались другу
Рассказать свою беду,
Брать за пуговицу друга
Бесполезно - убежит,
И на память вам оставит
Эту пуговицу друг.
Лучше дать ему подножку,
На пол бросить, сверху сесть
И тогда уже подробно
Рассказать свою беду.
Рассказать свою беду,
Брать за пуговицу друга
Бесполезно - убежит,
И на память вам оставит
Эту пуговицу друг.
Лучше дать ему подножку,
На пол бросить, сверху сесть
И тогда уже подробно
Рассказать свою беду.
- Доктор, - Спок жестом останавливает Маккоя и кивает в сторону медотсека, - Не уделите мне немного внимания?
Врач какое-то время на него пристально смотрит, всячески изгибая левую бровь. Затем спрашивает:
- Этого было достаточно?
Доктор нисколько не остроумен сегодня, но этого Спок вслух не произносит, по дуге обходя Маккоя и направляясь к медотсеку.
Слава богу, Кирка нигде поблизости нет: капитан очень занят на мостике.
За спиной старпома чпокает дверь, и Маккой, заинтригованный чрезвычайно невыразительной физиономией вулканца, как на буксире, спешит за Споком, на лице которого до сих пор отражается недюжинное волевое усилие.
Некоторая нехарактерная для него погруженность в себя.
Спок соглашается присесть лишь тогда, когда доктор соглашается изгнать из комнаты весь медперсонал. Проводив взглядом отступающих прочь под начальственным взглядом женщин, вулканец на секунду прикрывает глаза, чтобы приступить к серьезному разговору полностью собранным – благо, атмосфера теперь, с наступлением тишины, как нельзя лучше подходит для подобных бесед.
Спок поворачивается к доктору и, уже практически заговорив, понимает, что продуманное им вступление, позволявшее объяснить возникшую проблему наиболее полно, потеряло в его голове целостность и логическую завершенность.
Поэтому Спок молчит несколько дольше, чем это обычно принято в диалоге, и на лице Маккоя одна за другой четко обозначаются мимические морщины, постепенно складываясь в потрясающее по своей экспрессивности выражение недоумении и интереса. У доктора вообще очень выразительное лицо.
И цепкий взгляд.
Спок даже не уверен, что то, что он собирается озвучить, будет для Маккоя новостью. Это заставляет первого помощника испытывать неуместное в подобной ситуации чувство досады.
Он встает и делает пару шагов вдоль стола. Затем опирается руками о стол и хмурится: логическое начало речи, как метко говорит земная идиома, вылетело у него из головы.
Маккой складывает руки на груди.
- Если вы позвали меня полюбоваться отражением работы мысли на вашем лице, - говорит он, - то с меня достаточно. Я могу вернуться к своим делам?..
- Нет, - почти перебивает его Спок. Затем обрывает сам себя: - прошу прощения, доктор. Мне лишь нужно некоторое время, чтобы сосредоточиться.
«Ради бога», - изображает лицом Маккой, который – очевидно – ужасно заинтригован, сколько бы он не делал вид, будто сердится.
- Проблема, которую хочу с вами обсудить, довольно… специфична, - объясняет Спок. – и связана с капитаном…
Маккой оживляется.
- Почему же вы не поговорите с ним? – вскидывает брови он.
Спок и представить себе этого не может. Его воображение в последнее время подкидывало ему ряд диких картин, но то, что предлагает Маккой, даже сейчас ему не по зубам. Вулканец сжимает губы в тонкую линию.
- Это невозможно, доктор, – говорит он. И добавляет: - По ряду причин.
И снова замолкает.
Маккой – язва, как говорит капитан. И верно говорит! Но Спок впервые в жизни чувствует: он настолько глубоко вдался в этические глубины совместного существования двух индивидуумов, что без помощи квалифицированного специалиста обойтись не сможет.
Возможно, думает Спок, ему даже придется пройти курс психотерапии.
- И проблема эта, - наконец начинает он – видит бог, это дается ему ценой немалых усилий, - заключается в том, что я болен.
Спок много времени потратил на размышления. Он брался за этот вопрос с любой из тех сторон, которые только мог обнаружить изощренный ум вулканца.
С какого бы ракурса старпом не смотрел на проблему, вулканская культура предполагала лишь один выход: смерть. Смерть любого участника конфликта.
Гибель капитана была неприемлемым вариантам. А его, Спока самоустранение – черт, как сказал бы Кирк, побери, устав приравнивает самоубийство члена экипажа к дезертирству, и это абсолютно верно. Нельзя лишать команду важного её члена из-за мимолетного эмоционального порыва.
Между прочим, все то время, пока Спок погружен в размышления, Маккой внимательно на него смотрит и ждет. Заскучав, доктор спрашивает:
- Неужто голова болит? Или ноги отекают? Это все гиподинамия. Сказать, - хитро щурит глаз Маккой, - что ли, Джиму, чтобы прихватил вас с собой в спортзал? Он в три раза вас слабее, это верно; но в десять раз упрямей…
Спок слушает его, и в груди вдруг начинает холодеть. Это такой спокойный ужас, ледяной, как ночь в пустыне, он отрезвляет и пробуждает инстинкты древних предков, общих для вулканцев и ромуланцев и еще бог весть кого.
Маккой все знает.
Инстинкты предков говорят: убей его, убей осведомленного и беги.
Чтобы заглушить это, Спок произносит (и прислушивается к своему спокойному, уравновешенному голосу):
- Доктор, если предположить наличие между нами – между мной и капитаном – какой-либо связи сложнее дружбы, мне неминуемо пришлось бы покинуть корабль, потому что – проговорив с нажимом эту связку, складную, как заклинание, Спок чувствует, что холод в груди рассасывается, - о каких-либо связях между членами высшего командования корабля не может идти и речи. Это влияет на результативность принимаемых командованием решений и подрывает его авторитет.
У Маккоя расширяются глаза и выпадает карандаш из рук. Карандаши в космосе впервые использовали русские, как говорит Чехов – и, что любопытно, в этом есть доля правды. Впрочем, Чехов же объясняет, что до этого, как и до многого другого, русские додумались не от хорошей жизни: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Но ни на первое, ни на второе, ни на третье Спок не обращает внимания. Он рассказывает себе – не Боунзу, нет! – хорошо поставленным голосом, каким говорят те, кто знает лучше всех.
- И это еще не говоря о кардинальных различиях в менталитетах наших наций. Более того, мы несовместимы хотя бы по соображениям гендерного характера. Это бессмысленная трата сил и энергии. Джим – это очевидно – ярко выраженный гетеросексуал.
- Спок, - приходит в себя Маккой.
- И, наконец, - не обращает на него внимания Спок, - подобные связи просто отвратительны. Кому-то, возможно мой вывод может показаться смешным, но всё это крайне нелогично.
- Спок! Ради бога, о чем вы?!
Вулканец уже убаюкал самого себя. Он чувствует в себе силы продолжать разговор достойно, не пятная себя постыдной экзальтацией.
- О моем плачевном состоянии, доктор. У меня есть подозрения, что тяготы путешествия коснулись и меня. Все симптомы указывают на нервное истощение…
- Все симптомы, – перебивает его все еще несколько ошалевший и от этого кривящий лицом Маккой, - указывают на то, что вы, Спок – вы, Спок! – так сказать… хотите…
Спок чувствует – он еще не готов к тому, что собирается озвучить доктор.
- Раздражительность, - перебивает он Маккоя, - беспричинная паника, путаность мыслей и их изложения… все симптомы налицо. Признаться, я надеялся, мне не придется прибегать к вашей помощи, но…
Маккой – о ужас! – снова собирается говорить, и Спок торопится оборвать речь медика в самом её начале.
- Я не думал, - своим спокойным и уравновешенным голосом объясняется он, - что чувство привязанности может внушить мне такой ужас. Я не мог представить, какой хаос в моей душе может породить мысль о том, что самого – прошу прощения за столь нечеткое определение… Самого… прошу прощения, самого…
- Любимого, - подсказывает Маккой.
- На мне, - не обращает на него внимания Спок, - лежит огромная ответственность. Ритм моей жизни крайне напряжён… Я уверен, нервы мои напряжены до предела. Поймите, доктор – если вы не назначите мне лечения, может произойти нечто непоправимое. Мне нужна ваша помощь.
Маккой взмахивает руками, пытаясь привлечь внимание Спока, но тот ничего не замечает.
- Моя привязанность к капитану перешагнула все возможные границы. Я понимаю, как такое… бессмысленное… нездоровое чувство может быть отвратительно мужчине. Я понимаю. Но всего моего самоконтроля…
Маккой роняет голову на руки. Лицо у него при этом имеет неопределенное плывущее выражение.
- Нет, - обрывает себя Спок, - самоконтроль – это ложь Я не хочу подавлять это чувство. Я позволяю себе… испытывать его снова и снова. Если меня не остановят извне, если уважаемый мной сильный человек не протянет мне руку помощи, кто знает – на что меня толкнет безумие?
- Спок, - сдавлено произносит Маккой, - остыньте.
- Остыть? – переспрашивает Спок.
Внутри него взяла верх ледяная пустыня. Когда он был ребенком, он сунулся туда один, в самый опасный для неполовозрелого индивидуума час, и навсегда запомнил обжигающий холод и мертвую тишину, которые предвещали страшное время.
Время ярости.
- Остыть, - повторяет Спок. – Доктор, вы не понимаете, о чем я говорю. Я опасен. Я осознаю все логические причины прекратить испытывать…
- Любовь, - снова подсказывает Маккой.
- Влечение, которое я… Вы знаете, я никогда не позволял себе пользоваться своим физическим преимуществом над землянами. Это могло бы послужить причиной неуместных и опасных конфликтов на борту.
- Да, Спок, - вставляет Боунз, - вы умничка.
- Но в этом случае я заметил, что считаю возможным применить силу, если… - будь Спок хоть трижды вулканцем, он не смог бы сказать это спокойно; а он – вулканец, деленый на два, поэтому голос его осекается от отвращения, - Если капитан ответит отказом, я возьму его силой. Я в три раза сильнее его.
Глядя, как пальцы старшего помощника, отливающие зеленью у самого основания ногтевого ложа и белые от напряжения по всей остальной своей длине – как его пальцы сжимаются и разжимаются на краю стола – Маккой готов взять свои слова насчет «умнички» обратно.
- Черт побери, Спок… - просит он, и кладет свою руку поверх ладони старпома.
Тот выдергивает руку.
- Если он ответит отказом, - произносит Спок, впившись в Боунза взглядом, - я убью его.
Эти слова заставляют Маккоя снова расширить глаза – будто бы он вошел в медотсек, а там внезапно без предупреждения открытый космос, и это та доля секунды, пока он еще жив в безвоздушном пространстве.
Когда доктор наконец может заставить себя сказать «Спок…», вулканец уже пришел в себя и смотрит вперед глазами грешника перед страшным судом.
- Я болен, - просит он, протягивая Маккою ладонь. – Помогите мне, доктор. Мне нужна помощь.
Эти слова будят в Маккое его, маккоевкие, инстинкты. Бог весть, от кого досталось ему это хитрожопое чутье на чужую слабость, но оно мигом мобилизует Боунза. Он принимает ладонь Спока в руки, спокойный, как этакий Бодхисаттва в медицинской форме, и сперва гладит её теплыми пальцами.
- Остыньте, Спок, - повторяет он. – Ну-ка, посмотрите на меня.
Спок смотрит.
Смотрит он, между прочим, с надеждой. В тех дебрях, где он плутает последние дни, нет путешественника искушенней, чем Боунз.
- Покажите язык… - тем временем отвлекает его этот искушенный путешественник. – О господи, Спок!
- Что такое? – спрашивает Спок, убрав язык обратно. Маккой делает страшное лицо.
- Он зеленый, - с ужасом говорит он.
Спок озадаченно хмурится. Затем восклицает:
- Маккой! Прекратите паясничать.
Но уже поздно: холодный комок в груди из страха и стыда рассосался.
Покидает медотсек старший помощник страшно недовольный – Боунз сначала потребовал выпивки, потому что отказывался разбираться с таким щекотливым вопросом на трезвую голову; затем предложил Споку лечь на кушетку и рассказать про детство на Вулкане; потом нес еще какую-то глумливую чушь, причем при медсестрах – не одной и не двух, а аж при пяти.
Когда же за вулканцем закрывается дверь, Маккой связывается с капитаном.
- Джим, - говорит он, - дружище. Ты вляпался в редкое дерьмо. И знаешь, что самое страшное? Тебе некуда отступать, Кирк.
За тобой только бесконечный, безжизненный космос. Ты понимаешь, последний рубеж…
-
-
17.10.2009 в 01:03СТ посмотрела только местами, поэтому особо говорить не могу и стесняюсь, но оба текста очень понравились. Хороший такой отрезвляющий ангст.
Вся подспудная комичность ситуации, однако же, здорово перебивается финальной сценой. Которая всё же сурова.
Вулканский флафф же - вообще самый суровый флафф на свете.
Лучше дать ему подножку,
На пол бросить, сверху сесть,
Провести короткий мелдинг
И кувалдой долбануть,
А ещё телекинезом подолбить чуть-чуть об стенку...
И тогда уже подробно рассказать свою беду!
-
-
17.10.2009 в 01:27-
-
17.10.2009 в 16:31Не поняла юмора: а почему никто комментарии не пишет? о_О
Ну баталии шли в такой же записи вот тут, но почти только между авторами
подспудная комичность ситуации, однако же, здорово перебивается финальной сценой. Которая всё же сурова.
Дело всё в том, что изначально автор первого куска не выдержал портить героям любофф, заплакал, сдал позиции и свернул всё в бездарный беспросветный флафф
Вулканский флафф же - вообще самый суровый флафф на свете.
А так ото ж. Суровому старпому - суровый флафф!
И тогда уже подробно рассказать свою беду!
*рыдает*
Луче Чучхе
Ой. Ой! Спасибо ^^'
На К/С. На К/С да, на К/С как-то надо их сообразить...
-
-
18.10.2009 в 17:41-
-
18.10.2009 в 22:22-
-
23.02.2010 в 21:34-
-
24.02.2010 в 00:39